– Понял, – спрятал лицо в ладонях Тис. – Важная штука, и она не в башне.

– Когда меня здесь найдут… – Дилис снова засмеялся, – они будут ее искать. Но не найдут. Ты найдешь. Вспомнишь, как я умирал, и найдешь. Отдашь ее тому, кому будешь верить. Если это будет мудрый человек, а верить нужно только мудрому, умный – не годится, он тебе все расскажет об этом. Мудрый и добрый. Обязательно добрый. А наберешься мудрости сам – оставишь ее себе. Только не спеши с этим, понимаешь?

– Не умирай, – попросил Тис.

– Сам не хочу, – улыбнулся Дилис. – Из этой чаши не напьешься, сколько не отпивай. Но рано или поздно – дно…

Он умер под утро. Выдохнул последний раз и замер. Маленький и скрученный в узлы, как корень кедра, выросшего на камнях. Как он и велел, Тис собрал все, что ему было нужно в дорогу, обрызгал все вокруг настоем ромашки в смеси с пыльцой желтоцвета, чтобы ни пес, ни еще какая тварь не взяли след, затем вставил тростинку в паз над крючком и закрыл за собой дверь. Тростинка сломалась, и крючок упал в кованную петлю. Хозяин башни закрылся изнутри, и искать никого не нужно. Ищите только нож. Мало ли куда он мог его деть?

Тис отошел от башни, посмотрел на низкое небо, с которого уже начал падать снег и подумал, что через два месяца будет два года, как он впервые остался совсем один. И еще он подумал, впервые подумал о том, что он еще очень мал, и ему в самом деле нужно чуть-чуть подрасти. Для того, чтобы хотя бы научиться избавляться от размышлений о том, что он увидел и услышал возле последней кузницы отца. Для того, чтобы избавляться от назойливых мыслей о мести. Для того, чтобы выковать меч, и стать мужчиной. Отец ведь так и говорил ему – что, конечно, недостаточно выковать меч, чтобы стать мужчиной. Полно мужчин, которые не выковали ни одного меча. Но выковать меч – верный способ. Если кто-то выковал меч, он точно мужчина.

– А если меч выковала женщина? – спросил его Тис. – Она тоже станет мужчиной?

– Нет, – озадаченно почесал тогда затылок отец. – Мне, правда, не попадались женщины-кузнецы, но думаю, что такая женщина многого добьется в жизни. Женщины, кстати, ничем не хуже мужчин. Даже лучше.

– Даже лучше, – прошептал тогда Тис, сладко засыпая и думая о своей матери.

Теперь, надев на ноги легкие снегоступы, вооружившись дротиком, с мешком лущеных орехов, сухарей и сушеных ягод и со все той же сумкой на боку, он шел по той же тропке, по какой пришел к Дилису. Разве только уже не делал ни полшага, ни шага в сторону. В этом лесу подобные предосторожности были излишними. Хотя в его чащах, как рассказывал Дилис, случалось разное. Через час Тис добрался до вершины утеса, с которого, о чем он уже знал, Дилис частенько смотрел на горы, за которыми или в которых осталась его родина и, наверное, та таинственная твердыня с каменными изваяниями великих имни у входа в нее. Поняв, что разглядеть из-за начавшегося снегопада он ничего не сможет, Тис пошел на восток вдоль Курсы по гребню ее высокого берега. Впереди была вся зима и долгий путь.

Двести с лишним лиг без единого жилья он преодолел за двадцать пять дней. Не слишком быстро, но очень неплохо для маленького человека, которому не было еще восьми лет, а на вид, пожалуй, даже и семи. Прибавить пять, упрямо он думал, когда проваливался в глубокий снег или вынужден был обходит лесные завалы. К счастью, начало зимы выдалось теплым, и ни волков, ни потревоженных медведей на его пути не оказалось. Пару раз зелеными глазами на него с высоких ветвей смотрела рысь, но выставленный дротик заставлял зверя искать другую добычу. В конце концов Тис наткнулся на дорогу, увидел черный, вымазанный угольной крошкой снег, деревянные башни над шахтами и понял, что дошел до окраины Амхайна. Он протопал еще пару лиг по зарослям, обогнул за околицей пару деревень, посидел под забором, прислушиваясь к разговорам, после чего припрятал в кустах снегоступы и вышел на дорогу. Первый же возчик, что перевозил несколько мешков на низких санях, придержал лошадь и поинтересовался, куда идет такой кроха без взрослых, да еще и с маленьким копьем? Старательно копируя местный говор, Тис ответил, что мамка его заболела, а папка никак не вернется с рынка, и он идет за ним. А копье взял, чтобы никто по дороге на него не напал. Возчик тут же стал расспрашивать, как зовут отца, да из какой он деревни – из Илистой или из Черной, да что с матерью? Тис понял, что ко всякой выдумке нужно готовиться, и не нашел ничего лучше, чем зареветь. Возчик тут же отстал от него, вручив, впрочем, ломоть душистого хлеба с мягким сыром, и стал сетовать, что дурные настали времена, если этакий кроха должен за собственного отца мыкаться по дорогам. Едва по сторонам дороги поднялись кособокие домишки, а где-то впереди, по уверениям возчика, показались башни амхайнского рынка, Тис тихо вывалился из саней в придорожный сугроб, оставив дротик под задницей возчика. Тот показался ему добрым человеком, но что-то подсказывало, что начинать знакомство с тем, с кем собираешься жить, не стоило с вранья. Да и слишком близок был Амхайн и от Бейнской заветри, и от башни Дилиса.

Отряхнувшись, Тис двинулся переулками к реке, где вскоре оказался в суете, шуме и гаме, в которых никому не было дела до маленького мальчишки с мешком за спиной. Чумазые и злые люди таскали в ветхих мешках по хлипким мосткам в широкие и низкие лодки – уголь. Тис прислушивался к разговорам, пока не уяснил, что вот эти лодки, которые с черными мачтами, идут до Тэра. Те, что побольше, у которых мачт вовсе нет, зато полно гребцов, и уголь грузят не в мешках, а в ящиках – те поплывут аж до самого Эайда, считай, что до моря. А вот эта мелочь, не пойми что, которая принимает уголь прямо на дно лодок, да еще полощется на ветру залатанными парусами, она идет к Фиону, потому как что сам Фион, что вся эта Фиона со всеми городками и деревнями – проходной двор и ни порядка, ни какого-нибудь благоволения божьего над тем краем никогда не случится, хотя народ там вроде бы душевный.

Последнее заключение и решило судьбу Тиса. Дождавшись, когда одна из лодок, покрепче прочих на вид, закончит погрузку, и небольшая ее команда начала затаскивать на борт корзины со снедью, Тис прыгнул с дощатых мостков на кучу угля, отполз поближе к борту, чтобы ни от рулевого колеса, ни от дощатой рубки его видно не было, и накинул на себя угольную пелену, которую сплетал тут же несколько часов. Под ней он и пробыл следующие три недели. Курса несла свои воды неспешно, а команда за все время ни разу не бралась за весла, разве только сменяя друг друга у руля на корме, посвящая все свободное время поглощению вина. Уже в Фионе, оказавшемся большим, но тоже суматошным городом, лодка врезалась носом в деревянную пристань, и в возникшей суете Тис сдернул с себя пелену и, едва не падая, ушел в город.

Мать говорила, что под пеленой можно провести и год, и два, хотя сама она не обладала такой способностью, но знала, какие опасности подстерегают колдуна, вздумай он надолго обратиться чем-то неподвижным и настолько отличающимся от живого. Судя по ее рассказам, Тис легко отделался, хотя ему самому казалось, что он вышел на улицу после тяжелой болезни. Все-таки набрасывание пелены отличалось, как посмеивался тот же Глик, от естественного умения имни из редкой породы олти. Даже великое искусство никогда не сравнится с естеством. Обращаясь в камень, олти иногда вовсе забывали о том, что они люди, и оставались камнем навсегда. Тис тогда не поверил Глику, а теперь досадовал, что всегда старался прервать беседу и убежать по своим неотложным детским делам. Теперь же беседовать было не с кем.